Алексей Пушкин

Видите ли, сравнивать Пушкина с Байроном не совсем корректно хотя бы потому, что одного мы читаем по-русски, а второго по-английски. И оценить их может только такой амбидекстер, если угодно — человек, который двумя языками владеет как двумя руками, одинаково свободно и обаятельно. Я таких людей видел очень мало.

Байрон безусловно великий поэт, создатель некоторых жанров. Пушкин его, конечно, перерос — но ведь и Байрон перерос романтизм. «Дон Жуан» («Дон Гуан») — это уже совершенно не романтическая поэма. Роман в стихах. Да в общем, уже и «Чайльд-Гарольд» — такое прощание с байронизмом.

Что же касается того, кто из них значительнее как поэт… В свое время Пушкин говорил, что высшая…

Знаете, я читал довольно много о Наполеоне. Лучшим из того, что читал, считаю книгу Мережковского (кстати говоря, книгу вполне апологетическую и очень увлекательную). Арабов же писал не для того, чтобы представить вам исследования жизни Наполеона или Пушкина. Арабов писал для того, чтобы вам было интересно, для того, чтобы вы задумались. Угаданная им закономерность, мне кажется, абсолютно точна: пока человек не рефлексирует, у него всё получается; как только он задумывается, его образ как бы раздваивается и почва уходит у него из-под ног. Вы скажете: «А вот он и о Пушкине пишет непрофессионально». Он не пушкинист. Но то, что он написал о Пушкине, во многом верно, интересно и, кстати…

Нет, во-первых, Пушкин не просто трехмерен — Пушкин весьма многомерен. И уж, конечно, многомернее Байрона.

Говорю так не из борьбы с проклятым космополитизмом, не из национальной гордости, а потому что Пушкин жил в более сложной, на мой взгляд, в более интересной обстановке, в более мистической стране. Всё-таки жил позже, больше видел.

Байрон застал самое начало 1820-х. Он не видел по-настоящему Европы, охваченной французскими волнениями, русской реакцией, не застал настоящего бурного развития Штатов, которые дали возможность Пушкину написать блистательную пророческую статью. Байрон раньше умер. Да и вообще он был старше Китса, консервативнее Китса.

Конечно,…

Понимаете, говорить «писателю нужно» — это то же самое, что и говорить «писатель должен». Да никому он ничего не должен, в общем. Конечно, за талант спросится, но не вы талант давали, не вам с него и спрашивать. Поэтому «нужен», «должен»… Пушкин скептически относился к необходимости знания философии. Он говорил: «Мы еще до этого не дожили, нам надо сначала построить общество. Вот нам сбрасывают веревку в яму, а мы сидим и спрашиваем: «Веревка — вещь какая?». Так он издевался над «любомудрами», но в принципе, почему бы всю философию не обозвать такими пустыми умствованиями? Это не очень правильно, с моей точки зрения, но объяснимо. Во всяком случае, я эту позицию могу понять. А если говорить о…

У Лермонтова не было шанса увидеться с Пушкиным — разная среда, лермонтовская застенчивость (не забывайте, что Лермонтову было 23 года), и он набрался храбрости показать Пушкину свои стихи буквально в день дуэли. Встреча эта не состоялась. Да я думаю, что Пушкин в том состоянии, в то время (хотя он обладал поразительной чуткость к чужому таланту и в день самой дуэли писал хвалебные письма Ишимовой на её рассказы для детей из российской истории), я думаю, мог бы Лермонтова оценить, но, прямо скажем, время было не лучшее для творческого общения.

Что касается Толстого и Достоевского, то они, видимо, очень хорошо чувствовали, что из их разговора ничего путного бы не вышло. Потому что настолько…

Он был актуален во все времена. И Леонид Генрихович Зорин, конечно, он описывает не социальную ситуацию. Вот тут очень важно: он описывает действительно ситуацию пушкинского одиночества, его разрывы с друзьями. Там есть страстный монолог, реферирующий к нескольким пушкинским письмам, где он яростно расплевывается с большинством своих друзей, которые действительно ничем ему не помогли, а в некоторых отношениях и мешали: «Друзья мои, покамест я ни слова»… Ну и «Враги мои, покамест я ни слова». Там собственно у Пушкина и к друзьям, и к врагам было в это время абсолютно одинаковое отношение — что очень важно. «Враги мои, покамест я ни слова»,— это как раз означает…

Мы прекрасно понимаем, что в русской литературе — литературе молодой и по-хорошему наглой, как подросток,— в XIX веке есть такая тенденция: брать высокие западные образцы и их переделывать на русской лад, сохраняя западное содержание, то есть западную форму и наполняя её, как лайковую перчатку тяжёлым и мосластым кулаком, глубоко русским смыслом. В этом смысле почти у каждого русского классика был не то чтобы двойник, но ориентир на Западе. И вот Байрон — это ориентир для Пушкина. Пушкин находится в постоянной с ним полемике, которая особенно отчётлива, конечно, в «Онегине». «Онегин» — это реплика на байроновского «Дон Гуана». Надо сказать, более удачный роман, конечно, потому что и более…

Мария Башкирцева, действительно, вызывала невероятное любопытство даже у Мопассана, который был устойчив к всякого рода женским чарам и навидался крайностей человеческой природы, что не видел, то вообразил, но даже она, когда она писала ему письма, вдохновила его, во-первых, на несколько очень остроумных ответов, а во-вторых, на несколько сюжетов. Есть у него этот сюжет о русской чахоточной красавице, неотразимо действующей на француза в одной из новелл. Мне кажется, что Башкирцева привлекательна сразу несколькими чертами. Во-первых, как писал Эдгар По: «Самое поэтическое — это смерть прекрасной женщины». Не будем столь кровожадны, но, конечно, молодое прелестное существо,…

Наверное, потому что большинству людей сегодня элементарно нечего сказать. На том уровне, на котором люди поверхностно реагировали сначала, они выскребли все. Для более глубокой аналитики, которой занимался в свое время Янов или сейчас занимается Сонин, для аналитики метафизической, как у Десницкого, людям надо дорасти, воспитать аудиторию. Людей, которые на это способны, очень немного. То, что делает Шамолин, например, профессиональный антрополог. Или профессиональные социологи и экономисты, богословы вроде Баумейстера. Для этого нужно что-то знать. А время многочасовых интервью со светскими персонажами – да, оно прекратилось. Сейчас время такого более глубокого и более…

Во-первых, трикстер никому не пытается помочь. Трикстер делает свою жизнь. Он учит, безусловно, освобождаться, а не выступает добровольным помощником. Трикстер дает удочку, а не рыбу. А СДВГ — это вообще нормальная черта всякого трикстера и всякого модерниста. То, что нам кажется СДВГ, очень часто — просто особенность быстроумного школьника, который быстро усваивает материал.

Я вот выступал в эстонской гимназии позавчера, и что меня абсолютно поразило — это стремительность понимания. То есть это явление не только русское и не только американское, это явление всемирное. По реакции школьников на мои ответы я понимал, что я ещё не успею закончить мысль, а они уже знают все, что я скажу. Не…

Богатое и разнообразное. Я думаю, прежде всего, это вот Грибоедов. Стихотворение «Восток», может быть, и приписывается ему, хотя Тынянов не сомневался в его принадлежности, но это, правда, в «Смерти Вазир-Мухтара». А вообще, конечно, «Грузинские ночи» недописанные, да в целом Грибоедов — такой тоже своего рода пленник Востока, и погиб там. Хотя о гибели его, причинах и её механизмах спорят до сих пор. Но несомненно, что он интересовался Персией всерьез — и как мыслитель, а не только как поэт, и не только как политик, безусловно.

Огромно влияние Востока на Лермонтова. «Небеса Востока меня с ученьем их пророка невольно сблизили». И это учение пророка, я думаю, в лермонтовском…