Эдгар По

Мария Башкирцева, действительно, вызывала невероятное любопытство даже у Мопассана, который был устойчив к всякого рода женским чарам и навидался крайностей человеческой природы, что не видел, то вообразил, но даже она, когда она писала ему письма, вдохновила его, во-первых, на несколько очень остроумных ответов, а во-вторых, на несколько сюжетов. Есть у него этот сюжет о русской чахоточной красавице, неотразимо действующей на француза в одной из новелл. Мне кажется, что Башкирцева привлекательна сразу несколькими чертами. Во-первых, как писал Эдгар По: «Самое поэтическое — это смерть прекрасной женщины». Не будем столь кровожадны, но, конечно, молодое прелестное существо,…

Нет, не встречались. Я думаю, что Пушкин и не читал Эдгара По, хотя его познания в английском были недостаточны, чтобы произносить, он не знал, как произносится (произносил на французский манер), но достаточны были, чтобы читать Байрона в оригинале и разбираться. Уже в 1820 году были такие попытки. Но Эдгара По он не читал. Во всяком случае, никаких свидетельств на эту тему у нас, к сожалению, нет. А интересно было бы. Я думаю, интереснее было бы, если бы Гоголь, такой близкий, его бы читал. Потому что их удивительные совпадения — страх перед пробуждением в гробу, слишком часто педалируемая тема любви к мертвой красавице — наводят на мысль об астральном двойничестве. Вот они бы, я думаю, нашли общий…

Да нет, почему же? Де Сад считал подобное. Страдание и смерть красивых женщин как-то возбуждают известный род читателя. Я не думаю, что это самая поэтическая материя, да и, честно говоря, практика мировой культуры это никак не подтверждает, но может быть, Эдгара По в силу его биографии, в силу трагической судьбы Вирджинии, действительно больше всего волновала обреченная красота.

Топ-3 любимых рассказа Эдгара По…Безусловно, «Низвержение в мальстрем» как самый мировоззренческий рассказ, из этого вышел весь Лавкрафт. Несомненно, «Падение дома Эшеров» как самый настроенческий рассказ, ну и «Система доктора Смоля и профессора Перро». Еще это «Правда о том, что случилось с мистером Вальдемаром», потому что это правда о том, что случается с Россией. Ну и с мистером Вальдемаром тоже. А пятый – «Колодец и маятник». «Вильям Вильсон» просится, конечно, на язык, но «Колодец и маятник» страшнее.

Понимаете, например, «Сфинкс» – сильный рассказ, как он принял за чудовище насекомое, ползущее за окном. Выдумка, конечно, но срабатывает. Видите, какая вещь? Эдгар По…

Для меня несомненно, что английский язык повлиял на Набокова радикальным образом. Переход на английский язык привел к огромным сдвигам в его литературе. Русские рассказы Набокова гораздо хуже романов. Американские рассказы Набокова лучше романов в разы, особенно поздних, последних. Почему? Потому что сама форма англоязычного рассказа, сжатого, энергичного, с его многослойностью, многосмысленностью, с его сновидческой природой, сама традиция американского рассказа, восходящая к Эдгару По, она повлияла.

Из рассказов Набокова — хотя у него были гениальные русские рассказы — ушла вот эта пленительная, расплывчатая туманность. Туманность русского заката. Его рассказы стали…

А когда еще? Эдгар По — это писатель для впечатлительных детей. Потом, понимаете, у меня есть такая точка зрения, что подросток не растет. Тот возраст, который человек приобретает в 15-16 лет, — его психологическое состояние остается неизменным, он может лишь приобретать какие-то навыки. Дальше можно только деградировать. То есть можно огрубеть, заветриться, как колбаса. Можно утратить и точность переживаний.

Но боюсь: среди сражений
Ты утратишь навсегда
Скромность робкую движений,
Прелесть неги и стыда!

Ты тратишь это, ты перестанешь быть таким эмпатичным, сострадательным, умным. Я думаю, что в мои 7 я был умнее, чем сейчас. Не боюсь абсолютно…

Он такая новая версия Эдгара По. Очень талантливый человек, но как все люди мистически одержимые, немножко склонный к фашизму, немножко склонный, как мне кажется, к переваливанию ответственности с человека на некие силы и так далее. Очень реакционный человек. Хотя при этом как мистический писатель он, конечно, один из лучших в Америке 30-х годов. Просто по настроению, по колориту, по великолепно придуманной атмосфере этих приморских городов и выползающих оттуда чудовищ.

Мы как-то были с Катькой в Паламосе — это такой лавкрафтовский город! Мы просто как увидели, что город к полуночи пустеет, так и представили, что всё, кранты. Сейчас выползут из моря эти жуткие сущности…

Оэ Кэндзабуро — хороший писатель, но скучноватый. Футболок с писателями у меня довольно много. Просто Хэм и По — это самые удобные футболки.

Есть у меня футболка и с собой — мне ее подарили. Но в ней я стараюсь не ходить. Что-то как-то нескромно получается. Футболка с вомбатом очаровательна. Может быть, с вомбатом приду, а так подумаю. Есть у меня футболка с Германом Мелвиллом. Наверное, надо будет в ней прийти. С Моби Диком.

Понимаете, они же покупаются не по принципу любви к писателям. Так бы я купил Ги ди Мопассана, наверное, или Труменом Капоте. С Александром Пушкиным — охотно. С Францем Кафкой у меня есть футболка. Но они покупаются по принципу комфортности. Если она удобная, если…

Лучше подумайте, как объяснить появление одновременно двух таких феноменов, как Гоголь и Эдгар По, которые прожили примерно одинаково по времени, внешне были очень сильно похожи, и самое главное, больше всего при жизни боялись быть погребенными заживо. И этот страх преследовал их, и об этом они больше всего писали. Вот появление такой странной мании, фобии у двух романтиков…

Кстати говоря, Гоголь и Эдгар По — сравните «Страшную месть» и, скажем, «Падение дома Ашеров» или «Маску красной смерти». Гоголевская готика и готика Эдгара По очень похожи. Это легко объяснить, конечно, общими немецкими корнями, общем влиянием Гофмана — огромным, я думаю, в обоих случаях. Но, конечно, Эдгар По и…

Трудно сказать, они разные. Я думаю, что Эдгар По, во всяком случае, как писатель гораздо разнообразнее, чем Лонгфелло, хотя бы потому, что он и поэт, и прозаик, и теоретик искусства. Лонгфелло прежде всего поэт. Как лирик он сильнее Эдгара По, глубже, умнее, но Эдгар По гораздо музыкальнее.

Ну, с Лавкрафтом всё сложно. Лавкрафт, безусловно, в какой-то степени сродни Эдгару По, он вторичен очень по отношению к нему. Но у Лавкрафта его готическая проза тесно связана с его готическим мировоззрением, с его уверенностью в том, что мир лежит во зле, что человек беспомощен, что человек — по сути, разумное животное, такая разумная рыба, выползшая на берег. Отсюда, кстати, мистические и часто нацистские увлечения Лавкрафта. Ну, осторожно я об этом говорю, потому что у него разные бывали взгляды на протяжении жизни, но связь между мистикой и тоталитаризмом довольно прямая. И фашистская мистика… Я не хочу сказать, что Лавкрафт был фашистом, но я хочу сказать, что путь, по которому он шёл, легко…

Я бы не стал так резко в случае Эдгара По разделять человека и художника — прежде всего потому, что По — это классический и, может быть, единственный в своём роде американский романтик. А для романтиков ещё до символизма, как вы знаете, жизнетворчество — это вещь очень характерная. Эдгар По не мог жить иначе. И не мог он не платить за свои художественные эксперименты жизнью. И не мог он быть экономным трезвенником, любящим такую же скучную квакершу. Он мог быть несчастным, трагическим одиночкой, влюблённым в молодую и обречённую красавицу. И умереть он иначе не мог: только таинственно перелетев как бы из города в города, да ещё при этом найденный на скамейке в парке в состоянии алкогольного…

Нет, конечно. Видите ли, таинственная гибель Пирса и гибель По — это единственное, что их роднит. Мы не знаем, как По провёл свои последние три дня, причину этого внезапного путешествия, внезапной гибели, внезапного появления на лавочке в городе в безнадёжно пьяном и, может быть, уже безумном состоянии. И мы не знаем, как погиб Бирс, который пропал на войне в Мексике. Кажется, «Старый Гринго» называется роман, где об этом написано, мексиканская книжка. В остальном Бирс, конечно, не эпигон.

У Синявского в рассказе «В цирке» очень точно героиня говорит: «В постели смеяться нельзя». Вот в триллере смех тоже недопустим. Сочетание смешного и страшного очень часто приводит к взаимному…

У меня как раз с Туровской был спор — императивно ли романтизм приводит к фашизму. Лидия Яковлевна Гинзбург говорила, что романтизм надо уничтожить. Это тоже такая романтическая точка зрения. А вот Туровская говорила: «Романтизм не императивно приводит к фашизации». Скажем, романтизм Гофмана был очень немецким, хотя и очень антинемецким тоже, но его же он не привел. Лермонтова же романтизм не привел…» Я говорю: «Романтизм привел Лермонтова к исламу». Она говорит: «Нет, не к исламу, а к интересу к исламу, к любопытству к исламу. Это другое». То есть она правильно совершенно говорит, что к фашизму приводит все. Нет ничего, что не могло бы в известных обстоятельствах к нему…

Ну а как вы будете экранизировать Лавкрафта? Он же такой визионер, чтобы не сказать духовидец. И это в любом случае будут какие-то, может быть, готические пейзажи, какие-нибудь ночные берега или водовороты, но это не будет Лавкрафт. Потому что Лавкрафт – мир, увиденный через фильтр, мир опоэтизированных уродств, мир готики. А вообще готика разве хорошо экранизируется? «Великий бог Пан» мейченовский до сих пор не экранизирован. «Возрождение» Кинга если экранизирован, то плохо. В любом случае, не знаю. Надо посмотреть, кстати. А вообще готические тексты – что, Эдгара По много экранизировали? А экранизированное безнадёжно испорчено, как «Маска красной смерти». Это видения, которые не…

Нет, как раз из человека ты превращаешься в супергероя, потому что современный подросток сталкивается с теми вызовами, серьезность которых нам не снилась. Он приходит в мир, в котором понятия добра и зла чрезвычайно зыбки, в котором все переоформляется, переучреждается. Выясняется, что зло – это, возможно, не реакция на добро, а вообще первооснова мира. Это готическое мировоззрение. Я поэтому все время настаиваю на том. Грех себя цитировать, но:

Что значит это СВО?

Да думаю, немало.

Нет больше ничего,

На чем бы все стояло.

И мрамор, и гранит,

И зэк, и соглядатай –

Все в…

Для меня несомненно, что английский язык повлиял на Набокова радикальным образом. Переход на английский язык привел к огромным сдвигам в его литературе. Русские рассказы Набокова гораздо хуже романов. Американские рассказы Набокова лучше романов в разы, особенно поздних, последних. Почему? Потому что сама форма англоязычного рассказа, сжатого, энергичного, с его многослойностью, многосмысленностью, с его сновидческой природой, сама традиция американского рассказа, восходящая к Эдгару По, она повлияла.

Из рассказов Набокова — хотя у него были гениальные русские рассказы — ушла вот эта пленительная, расплывчатая туманность. Туманность русского заката. Его рассказы стали…

Ничего общего абсолютно. То есть все сказочные саги немного похожи, но если корни Роулинг в Диккенсе, то корни Урсулы Ле Гуин, может быть, в Лавкрафте, может быть, в Эдгаре По, но уж точно не в классической английской прозе. «Гарри Поттер» пародиен, сознательно вторичен, условно говоря, аллюзивен по отношению к Бронте, по отношению к Диккенсу, по отношению ко всем историям найденышей, в отличие от Урсулы Ле Гуин, которая была совсем другой природы. И ее фэнтези, которое она, кстати, любила больше всего написанного, гораздо, если угодно, научнее и вместе с тем гораздо менее социально, чем «Гарри Поттер».

Это интересная мысль. Я бы говорил, наверное, о том, что это общие влияния, которые сказались и на Андрееве, и на Грине. Конечно, Грин Андрееву не подражал, они совершенно по-разному видели мир. Влияние общее — это прежде всего влияние скандинавской прозы и драматургии: влияние Гамсуна и в огромной степени Стриндберга (наверное, в наибольшей), отчасти Ибсена, наверное. Это, конечно, влияние немцев, таких как Гауптман. Что касается «Серого автомобиля», то ведь это такая кинематографическая вещь. Я думаю, что здесь есть определённое влияние скорее кинематографа, каких-то киноштампов.

Можно, конечно, сказать, что такие рассказы Андреева, например, как «Он», влияли на Грина. Но,…

Это такая своеобразная реинкарнация Эдгара По. Немножечко он похож на Александра Грина, который всю жизнь носил портрет Эдгара По с собой. Очень интересный человек, но он немного однообразен. И немножко меня раздражает его некоторая вторичность. Он весь вышел из «Низвержения в Мальстрём», «Приключений Гордона Пима» и так далее. Но некоторые его истории про людей-рыб — это очень страшно, хорошо. Люблю его.