Николай I

Не конформизм. У Пушкина было, как вы знаете из «Медного всадника», как к к стихийному бедствию. Точно также в «Капитанской дочке» описано. Описания наводнения и бунта очень похожи даже в деталях. Пушкин полагал, что правительство — единственный европеец, Пушкин полагал, что Николай спасает от распада. Николай тоже так полагал. И только в последний свой год Пушкин говорил Владимиру Соллогубу: «Я уйду в оппозицию». Не понимая, что уходить уже некуда. Пушкин погиб от своего заблуждения, понимаете? Пушкина убила его иллюзия. И разговор о том, что Пушкин купил себе в сентябре 1826 года, во время аудиенции при коронации в Москве, 10 лет жизни,— это правда. Но смерть его тоже была в словах…

Ну там одна пьеса, насколько я знаю. И, по-моему, это не последние годы. Тема декабристов и вообще, тема Пушкина и его контактов с Николаем очень занимал людей либо начала 30-х, когда они оправдывали себя примером пушкинских «Стансов», как Пастернак, как Тынянов, и людей конца 60-х годов, когда, говоря словами того же Тынянова, «время вдруг переломилось». Хуциев с его сценарием о Пушкине (8-го числа будем представлять на книжной ярмарке его), Шпаликов с пьесой о декабристах, Окуджава с пьесой «Глоток свободы» и с романом. Кстати говоря, пьеса, на мой взгляд, недооценена, и она в тогдашней постановке в Ленинградском детском театре была шедевром безусловным. Я не был там, а вот Елена Ефимова, наш…

Вы совершенно правы в своем противопоставлении двух понятий порядка. С одной стороны, на кладбище тоже порядок — это порядок полицейский. С другой стороны, есть высший порядок, гармонический. Поэт стремится гармонизировать реальность. Понимаете, мы же очень мало знаем Пушкина-политика: у нас есть только «Записка «О народном воспитании»», несколько писем Вяземскому, Нащекину, где он проговаривается, и то, конечно, это собеседники не его уровня. Пушкин пытается гармонизировать мир, в этом смысле его патриотизм отличается от казенного. А пытается ли Николай гармонизировать мир? Нет, он пытается его заморозить, а это совсем другое дело, потому что в результате его размораживания сносит…

Восстание декабристов состоялось по по старому стилю 14 декабря, сегодня это 26 декабря.

Для меня то, чего они добивались, совершенно понятно – может быть, интуитивно, стихийно. Они, как и многие люди сегодня, создавали точку напряжения. И надеялись, что у власти негладко пройдет ее незаконная передача. История с отодвиганием Константина, который мог бы быть, по крайней мере, более человечным руководителем, и история с воцарением Николая, которому не присягали. Присягнули Константину и, как думали, жене его Конституции. 

Для меня именно Николай Первый – главный путинский ориентир, главная трагедия Россия. Это человек, чьим правлением в России было предопределено…

Я считаю его очень крупным публицистом, превосходным фельетонистом, автором замечательных памфлетов, очень точных и глубоких публицистических статей. И его манера (конечно, манера скорее монологическая, нежели, по утверждению Бахтина, полифоническая), его хриплый, задыхающийся шёпоток, который мы всегда слышим в большинстве его текстов, написанных, конечно, под диктовку и застенографированных,— это больше подходит для публицистики, для изложения всегда очень изобретательного, насмешливого изложения некоего мнения, единого, монологического. Все герои у него говорят одинаково. Пожалуй, применительно к нему верны слова Толстого: «Он думает, если он сам болен, то и…

А что он такого, собственно, сделал-то? Крушение этой империи и реформирование этой империи — это было создающим культуру фактором, а вообще-то золотой век русской поэзии начался до Николая, а при Николае он, скорее, заглох. При Николае самым преуспевающим поэтом был Бенедиктов, простите, да. А так-то Пушкин при Николае испытал глубочайший кризис, кризис 1831 года. Хотя при Николае и написан «Медный всадник», но напечатан он при Николае (кроме вступления) он быть не мог. Золотой век русской поэзии — это Катенин, Батюшков, «дней александровых прекрасное начало», поздний Державин, «Арзамас», расцвет альманахов, «Полярная звезда», но никоим образом не Николай. Николай — это…

Знаете, Гоголь в оклеветанной книге «Выбранные места из переписки с друзьями» (в книге во многом, конечно, смешной, но её породила такая больная реальность, что книга вряд ли могла быть другой, не могла быть здоровой) писал, что это люди, которые описывают один дом, только одни — с фасада, а другие — с торца, поэтому их взаимное раздражение, конечно, во многих отношениях вредно и непостижимо. Но я как раз против стирания этих граней, потому что, видите ли, ведь между западниками и славянофилами одна совершенно конкретная разница. Одни делают упор на имманентные признаки: «Мы такие — и поэтому мы правы. Патриотично называть себя русскими и оправдывать русских. Мы признаём всё недостатки и…

Ну, видите ли, любомудры – так получилось, что из них Веневитинов был самым ярким и самым талантливым. Но он погиб в 22 или 23 года, он не успел реализоваться никак. Те стихи, которые остались, говорят о принципиально новом типе лирики, лирики интеллектуальной. И он, я думаю, был такой предтечей Баратынского. 

Понимаете, что можно сказать о поэзии Коневского по сохранившимся кускам? Видно, что Коневской был огромный поэт, но за него пришлось реализовываться Брюсову. А Коневской успел наметить какие-то вещи. Также и с Веневитиновым. Он действительно начал, он такая заря русской интеллектуальной лирики. И Тютчев потом из него, и Заболоцкий. Но он написал, я думаю, ничтожно малую…

У Пушкина было аристократическое отношение к власти, и поэтому смешно говорить, что он как бы написал «Медного всадника», чтобы защитить бедного Евгения от Петра. Тема «Медного всадника» совершенно иная, там описана русская государственная система, конфликт гранита и болот. И Евгений — заложник этого регулярного восстания природы против власти, восстания народа, которое, собственно, и есть метафора наводнения. «Капитанская дочка» о том же самом. Поэтому у меня есть ощущение как раз, что для Пушкина, как для аристократа, власть (особенно власть Петра) неизбежна и жестока, и нужно это принимать.

Другое дело, что процитированные «Стансы» — это тактический ход, это попытка…

Да видите, там у героя не было особого шанса измениться, пострадать (по Достоевскому). Там он был оклеветан и неправедно осужден, насколько я помню сюжет. Так что его побег был не столько выходом на свободу, сколько элементарным восстановлением справедливости, во всяком случае у Кинга. Но если, вопрос рассмотреть шире — есть ли у Кинга вот этот пафос, что надо пострадать и таким образом измениться и очиститься?— то американская тюрьма не место для этого. Во всяком случае у Кинга этот пафос совершенно отчетливый. В «Зеленой миле», в «Побеге из Шоушенка» несвобода не может человека ни очистить, ни сформировать, ни изменить к лучшему.

И я в этом смысле с Кингом совершенно солидарен, потому что…