Верно ли, что в стихотворении «Предпасхальное» Нарбут сравнивает себя с пасхальным агнцем — «прикончит, по рукоять вогнав клинок, тоска»? Почему творец так спешит предсказать свою судьбу?

Я всегда рекомендую одно: не заставляйте. Не нужно! Чтение — такой же талант, как музыка. Вы же не заставляете всех слушать Рахманинова, Баха, Голлербаха. Зачем это каждому?

Вот я в Екатеринбурге, в Верхней Пышме в изумительном магазине книги купил себе наконец вожделенный однотомник Нарбута, который больше нигде достать не мог. Стал Нарбута перечитывать. Это, конечно, огромная поэзия, местами гениальная. Потрясающий поэт! В нем столько всего!

Я не знаю — может быть, это во мне тоже говорит какое-то авгурство, какое-то чувство принадлежности к тайному обществу (чувство лестное, ничего не скажешь), но когда начинаешь читать Нарбута, поражаешься, какое там количество…

Что касается Нарбута. Нарбут был одним из акмеистов. Ахматова, которая очень строго относилась к перечислению участников «цеха», всегда его включала в это число и относилась к нему вполне доброжелательно. В качестве редактора издательства «Земля и фабрика» Нарбут подкармливал многих. Это именно из-за него, кстати, из-за его небрежности случилась с Мандельштамом вся история, которая была потом описана в «Четвёртой прозе» — история с редактированием «Уленшпигеля». Я не буду сейчас вдаваться в конфликт Мандельштама и Горнфельда, но очевидно, что Нарбут мог бы в этой ситуации, пожалуй, бережнее отнестись к корректуре книги, добиться, чтобы там с самого начала было написано «перевод…

Бродский говорил, что Твардовский по психотипу похож на директора крупного завода. Наверное, ему надо было руководить вот таким литературным производством. Другое дело, что он обладал несколько однобокой эстетикой.

Он действительно хорошо знал границы своего вкуса. Но, слава Богу, он умел консультироваться с другими людьми. И поэтому ему хватало толерантности печатать Катаева, которого он не любил вовсе — позднего, уже мовистского периода. Но он говорил, что зато оценит аудитория журнала.

У него хватало вкуса читать Трифонова и печатать его, хотя он прекрасно понимал узость своего понимания. Он искренне не понимал, как построен, например, «Обмен». Он говорил: «Ну…

Конечно, вообще я рискнул бы сказать, что есть очень мало плодотворных пороков. Скажем, гэмблинг, азартные игры — это не плодотворно, это никак не заражает, хотя вот Аркадий Арканов пытался меня когда-то убедить, что азартные игры необходимы, чтобы раскачать нервы, чтобы их размотать; приводил пример Некрасова, Маяковского, но это другой азарт. Игромания — это абсолютно неплодотворная эмоция. Плодотворность алкоголизма тоже сильно преувеличена. Но вот ненависть, озлобление — это может быть канализировано в плюс, потому что мне кажется, что из всех эмоций человеческих абсолютно неплодотворен только страх, вот он парализует полностью.

Если продолжать толстовскую метафору про…

Вы, безусловно, в этом правы. Но тут же. Это не расчет. Просто когда я читаю современных российских авторов, у меня возникает ощущение, что они себя загоняют за письменный стол пинками. Что книга написана либо потому, что издатель торопил. «Сейчас такая конъюнктура, тебя знают, пиши». Либо потому, что надо как-то напоминать о себе, не знаю. Либо потому, что вообще существует спрос на любую художественную литературу, и надо чем-то заполнять журнал, как заполняли его Некрасов с Панаевой (романом «Мертвое озеро»). Они еще, может быть, с удовольствием писали «Три страны света» – там чувствуется в романе (это история Поленьки и Каютина) запас любви молодой. А «Мертвое озеро» уже написано людьми,…

Нет, не правильно. Я вообще Пришвина очень люблю, в особености дневниковую его прозу, ну и «Кладовую солнца» — само собой. Но я не отношусь к его теоретическим, литературоведческим и вообще внеприродным наблюдениям с достаточной серьёзностью. У него — при всей моей любви к нему — господствует такое мировоззрение несколько зайцевское, несколько шмелёвское; он писатель скорее, конечно, этого ряда и этой категории. Не вполне, мне кажется, он всё-таки понимает мятущуюся, неспокойную и крайне тёмную, крайне запутанную душу Гоголя. Он человек уюта, человек обихода. Действительно, ему и природа — дом родной. И религия его — она такая несколько пантеистическая, скорее языческая, довольно уютная. В…

Ну нет, конечно. Просто это разные истории совершенно. Литвинов одержим любовью тоже, потому что ему делать нечего; потому что, как правильно совершенно говорит Писарев, «он не гора, а кочка». «дюжинный честный человек» — Литвинов, признается сам Тургенев. Потому что Базарова больше нет, Базаровых истребили. Кстати говоря, Россия тогда тоже прошла через 2 войны: 1863 год — усмирение Польши, 1877 — помощь братьям-славянам в Болгарии, которая вызвала в обществе истерику, совершенно точно описанную Толстым, описанную им так жестоко, что Катков даже отказался печатать 8-ю часть «Анны Карениной» (она вышла отдельно). Для большинства читателей роман закончился…

Это главное его произведение. Дневники Чуковского – это опыт самонаблюдения человека, измученного бессонницей, когда, как он сам говорил, «в собственном обществе проводишь больше времени, чем можешь выдержать». Да, это так.

Чуковский – «белый волк», как называл его Шварц; причудливое, прекрасное, озлобленное существо, но это тоже жертва антропологического разлома. Чуковский – это интеллигенция в первом поколении. Причем это человек, который от поколения своих предков, от людей физического труда и довольно мрачного опыта взял невероятную живучесть и физическую силу. Если бы он не умер от желтухи, зараженный в плохой больнице или плохой медсестрой, он бы сто лет прожил…

Мне кажется, что как раз людям от 30 до 40 лет это удастся гораздо лучше, потому что подросткам свойственные некоторые инфантилизм и наивность. Я тут недавно лекцию читал про литературу Оттепели и вызвал бурное негодование у студентов, сказав, что это была «литература инея». Они говорят: «А что же, для литературы вдохновительно только разочарование?» Ну да, разочарование, конечно. «Война и мир» написана в эпоху разочарований, с 1863-го по 1870. 1863 год – это год польского восстания, конца русских реформ. Результатом разочарования было «Что делать?». Потому что роман Чернышевского должен звучать как «Что же теперь делать?». Потому что «что делать» до 1862 года было понятно.  А в 1862-м,…

Видите, Крестовский, автор «Кровавого пуфа», был человеком непосредственно завязанным на силовые структуры государства. Одно время, насколько я помню, он был полицеймейстером Варшавы. Я с его внуком дружил, с Ярославом Крестовским. Ну как дружил? Я считал его гениальным художником. Вообще, мой любимый художник – Ярослав Крестовский. И я  горжусь тем, что он мне свой «Натюрморт с топором» подарил для воспроизведения на обложке «Оправдания». То есть подарил не экземпляр, конечно, а подарил права. 

Ничего более точного, чем эта картина, в визуальной культуре оправданию не соответствует. Для меня это страшно важно было, что я его знал. И в семье его хранились часы, которые…