Я не уверен, что мы сейчас переживаем конец заморозка. Мы переживаем пик заморозка, и после этого заморозка… Он обычно разрешается внешним конфликтом, внешним катаклизмом. Уже этот катаклизм подбирается со всех сторон. Уже была попытка Новороссии. Будет, видимо, Сирия. (Очень мне понравилась широко распространяемая в Интернете песня «Гляжу в озёра Сирии».) Много мрачного приходит на ум. Без внешнего конфликта такие ситуации не разрешаются. А почему это так? Вот об этом собственно и мой роман «Июнь», который я заканчиваю.
Я очень люблю валить студентов вопросом: «Поэма без героя» Ахматовой написана в сороковом году (большая её часть), а в тринадцатом году происходит её действие — что роднит эти годы? Если студент догадывается, что это два предвоенных года, тогда он понимает, про что «Поэма без героя». «Поэма без героя» про то, как расплатой за частные грехи является общая катастрофа, про то, как люди забывают мораль… А история гибели Всеволода Князева — это, конечно, история тотального аморализма: любовник одного поэта, любовник другой поэтессы, любовник третьей актрисы, стреляющийся из-за того, что он запутался. И все они… «Все мы бражники здесь, блудницы». «Уверяю, это не ново… // Вы дитя, синьор Казанова…»,— это всё переосмысление тринадцатого года. Все эти детские грехи наказываются страшной взрослой расплатой. Вот о чём поэма. Ну, это один из её слоёв.
Так вот, мне кажется, что массовое забвение морали, которое происходит во времена тоталитаризма… Тоталитарность морали никак не способствует. Этот массовый отказ от нравственности можно выправить только войной.
Почему я думаю об этом с таким ужасом? Потому что ведь масса моральных, масса добрых, масса совершенно незаметных людей — они расплачиваются вместе со всеми. Ну хорошо, вот кошмары тридцать седьмого года: действительно общая чудовищная невротизация, военный невроз, невроз ожидания войны. Кошмарное, страшное напряжение эпохи — чем оно может разрешиться? Только войной. Ну хорошо, а дед мой — тихий рабочий завода им. Лихачёва, тогда ещё им. Сталина, ЗИСа — чем виноват? Чем бабка моя виновата? Чем виноваты миллионы людей, которые никак в этой вакханалии не участвовали? Ну хорошо, есть эта ночная вакханалия террора, «театр террора» — Сталин собирает у себя артистов и спаивает их коньяком, беседует с Борисом Ливановым о Гамлете. Все врут, пишутся какие-то отвратительные книги, снимаются отвратительные фильмы, типа «Ошибки инженера Кочина». Общество деморализовано полностью, и никак этот «вывих» вправить нельзя. Только война может напомнить о каких-то простых добродетелях. Но почему за это должны расплачиваться миллионы?
Вот сегодняшняя Россия. Почитаешь Facebook — так действительно ничего спасти нельзя. Все врут, все клевещут, все ругаются друг на друга. Слово не так скажешь — тебя начинают испепелять. Ну просто тотальное падение! Ощущение, что вообще здоровых не осталось, свихнулись все. Чем это можно выправить? Простыми вещами — когда вспоминаешь, что «лучше нет воды холодной», как в «Василии Тёркине», когда понимаешь, что нужна какая-то дружба, плечо, взаимовыручка. Что об этом может напомнить? Великая встряска.
Ну а чем виноваты миллионы моральных людей, которые в это время живут в стране? Я могу перечислить вокруг себя сотни, тысячи высокоморальных людей, живущих чистой и простой жизнью. Но оказывается, что великие испытания неизбежно приходят, когда в обществе не остаётся простых критериев. Вот почему ситуации террора, ситуации заморозка не могут разрешиться без войны. Кто бы объяснил Николаю I, что он загнал общество в тупик, если бы не случилось Крымской войны? Он же сказал перед смертью Александру II, своему сыну: «Я оставляю тебе державу не в лучшем виде». Так он и понимал. А некоторые даже вообще считают, что он покончил с собой.
Короче, я боюсь, что мы живём сейчас не накануне оттепели, а накануне такого катаклизма, который всем нам напомнит о каких-то простых вещах. Я ещё раз говорю — не призываю, не прогнозирую, я не занимаюсь вангованием,— я говорю о закономерностях неизбежных, которые до меня много раз описаны.
Я знаю многих моих бывших друзей, которые, совершая гадости, испытывают почти оргазм. Это действительно большое наслаждение. Фашизм — это и есть sin of pleasures. И сколько же у нас человек сейчас получают это sin of pleasures, это запретное удовольствие — вот что ужасно-то! И самое ужасное — что без большой встряски вернуться к норме не получится, как не получилось это и у России в семнадцатом году.
