Когда вы публикуете или читаете свои стихи, чувствуете ли вы себя беззащитным?

У меня есть о Боланьо большая статья в «Дилетанте». Что касается «2666». Я попробую сформулировать, но это касается моих догадок последнего года о триллере. Появилась новая сюжетная схема триллера. Я понял это благодаря одной моей студентке (студенты всегда наводят на мысли). Она сказала: «В чем заключается секрет гоголевской готики? Мы чаще всего узнаем о причинах событий в конце – как в «Страшной мести» или «Майской ночи…». События происходящие алогичны, они нагромождены, а причина этого находится в центре спирали глубоко, и мы этого не знаем.

Пугает по-настоящему утрата логики сюжета. Когда есть сюжет, и вдруг утрачивается его логика, его привычные компоненты, он…

Да большинству писателей это не то что не свойственно, а враждебно. Как из Гейне: «Театр неблагоприятен для поэта, и поэт неблагоприятен для театра». Я помню, как Петя Гудков, замечательный журналист и мой сокурсник после выступления Евтушенко сказал: «Иногда для поэта хорошо быть актером. Но чаще плохо». В случае Евтушенко это было хорошо. Артистизм чтения вообще поэтам редко свойственен — поэтам свойственно либо петь, гнусавить, как Бродский и его адепты, либо читать подчеркнуто прозаизированно, как Самойлов. А есть вообще бормочущие поэты, но бормотание Хлебникова действовало сильнее. Может быть, это было единственной возможной манерой его чтения. Просто я это к…

Бродский говорил, что Твардовский по психотипу похож на директора крупного завода. Наверное, ему надо было руководить вот таким литературным производством. Другое дело, что он обладал несколько однобокой эстетикой.

Он действительно хорошо знал границы своего вкуса. Но, слава Богу, он умел консультироваться с другими людьми. И поэтому ему хватало толерантности печатать Катаева, которого он не любил вовсе — позднего, уже мовистского периода. Но он говорил, что зато оценит аудитория журнала.

У него хватало вкуса читать Трифонова и печатать его, хотя он прекрасно понимал узость своего понимания. Он искренне не понимал, как построен, например, «Обмен». Он говорил: «Ну…

Предвещающие — явно Эмили Дикинсон, наверное, Каролина Павлова из русских, она сама ссылалась на нее. Наверное, Черубина де Габрияк, что она тоже признавала. А о продолжающих трудно говорить. Петровых, наверное. Она более откровенна, чем Ахматова, поэтому Ахматова, кстати, ее любила, потому что она другая, она чужая. Чтобы линию Цветаевой продолжать, необязательно быть женщиной. Она говорила: «Во мне семь поэтов», и у нее была действительно мужская рука; она любила, когда ей руку пожимали, а не целовали. Она такая немного кавалерист-девица, такая Надежда Дурова, которая, когда Пушкин ей поцеловал руку, сказала: «Ах, я так давно отвык от этого». «Отвык», это очень интересно.

Мне…

Для Стивенсона, думаю, понятие hide (в дословном переводе «повышенный», «подкрученный») было еще для него неактуально. Хотя, возможно, оно появилось тогда же, когда появился опиум в Англии. Дело в том, что опиум не делает человека hide; он уносит человека в сферы более мрачные. Для меня несомненно, что Хайд (хотя он пишется через y) – это скрытое, «спрятанная личность».

Что касается готического произведения. Я всегда исходил из того, что Стивенсон – романтик, романтика и готика, как вы знаете, идут параллельными путями, но не совпадают. Прежде всего потому, что готический герой всегда борец, а романтический – эскапист, жертва. Он пытается укрыться от мира. Но, пожалуй, «Доктор Джекил и…

Кортнев — это вообще интересное явление в русской поэзии. Я так заметил, что в последнее время меня больше привлекают поэты поющие — последние лет 40. Щербаков, естественно, Кортнев, Паперный, которого я считаю очень большим поэтом. Мне по-прежнему люто интересно, что делает Ким. Ну и Оксимирон — это тоже музыка.

Это связано, наверное, с тем, о чем говорил Бродский — что русская поэзия в своих ближайших исканиях будет прежде всего искать в области просодии. С просодией связано развитие — и рэп, и музыка. У Кортнева очень прихотливая строфика, связанная с такой же прихотливостью его фантазии. Богушевская, которую я считаю, кстати, очень большим поэтом. Это всё связано именно с…

Я совершенно не убежден, что непосредственно из постмодернизма вытекает такой взгляд на вещи, что «вот я — это моя субъективная история». Постмодернизм — с моей точки зрения, это модернизм, брошенный в массы, модернизм, опустившийся до трэша, до коммерческой литературы и коммерческого кино. Ну, классический пример: модернизм — это «И корабль плывет…» Феллини, а постмодернизм — это «Титаник» Кэмерона, то есть все то же самое средствами массовой культуры.

Проблема субъективности тут, имхо, совершенно ни при чем. Но в одном вы, безусловно, правы: то, что человек может переписать себя — это совершенно очевидно. Я вам больше скажу: человек не может изменить свою карму, свое…

Не думаю, что это заслуживает какого-то отдельного анализа, об этом много сказано, много написано. «Четыре мальчика чугунный шлейф носили», по словам Глеба Семенова. Ахматова считала своим долгом, своим бременем и своим счастьем посильно продолжать традицию «Цеха поэтов». Я считаю, что ленинградская традиция ЛИТО тоже очень важна: поэт должен воспитывать подмастерьев. Я прекрасно понимаю, что значит, когда рядом с тобой — Бродский об этом говорил — человек, который намного и безоговорчно лучше тебя. Общение с ним очень важно. И то, что общаешься с большим поэтом, и то, что он поправляет тебе стихи, и то, что он посылает тебя за водкой, и то, что он разговаривает с тобой о жизни, и то, что он…

Вот об этом я много говорил с Лосевым. И именно Лосев Лев Владимирович мне в своё время подсказал книгу Рота «Марш Радецкого» как такое лучшее выражение модерна, ощущение модерна. Действительно, Австро-Венгрия — пограничная империя. А именно на границах — ну, в частности в Бродах, из которых родом Бродские,— на границах возникает всё великое. А здесь потрясающий стык границ, здесь много всего; это сердце Европы.

По мысли Лосева, и я с этим согласен, распадающаяся империя всегда порождает великую литературу. Так было с Россией Серебряного века, так было с Австро-Венгрией начала века: Захер-Мазох, Майринк, Кафка, Перуц, Цвейг, Лем. В частности Гашек, Чапек — великих, по-моему,…