Какие предыдущие и последующие воплощения есть у Николая Заболоцкого?

Ну, то, что у Платонова был взгляд на природу как на нечто, требующее прикосновения и преображения, что человек — это разум природы, как сформулировал Заболоцкий… В этом смысле Заболоцкий и Платонов были абсолютными единомышленниками.

И кстати, великое дело сделал бы тот, кто написал бы хорошую работу, сравнивающую мировоззрение Платонова и Заболоцкого — людей необычайно близких. Незнакомых, никогда не пересекавшихся, но, безусловно, наследовавших (каждый по-своему) русскому космизму. Это безумно интересно. Оба, кстати, верили в бессмертие.

Ну по моим ощущениям, такие авторы в российской литературе — это все очень субъективно. Я помню, как с Шефнером мне посчастливилось разговаривать, он считал, что Бенедиктов очень сильно изменил русскую поэзию, расширил её словарь, и золотая линия русской поэзии проходит через него.

Но я считаю, что главные авторы, помимо Пушкина, который бесспорен — это, конечно, Некрасов, Блок, Маяковский, Заболоцкий, Пастернак. А дальше я затрудняюсь с определением, потому что это все близко очень, но я не вижу дальше поэта, который бы обозначил свою тему — тему, которой до него и без него не было бы. Есть такое мнение, что Хлебников. Хлебников, наверное, да, в том смысле, что очень многими подхвачены его…

Введенского я считаю огромным поэтом. Вот Михаил Мейлах – главный, вероятно, знаток и публикатор Введенского (наряду с Герасимовой). ОБЭРИУ – последний всплеск Серебряного века, последнее великое литературное течение русского модерна, уже несущее, конечно, определенные черты вырождения и самопародии. Но все равно оно гениальное.

Роскина о Заболоцком оставила гениальные мемуары именно как о поэте. Поэт Заболоцкий гениальный (думаю, это бесспорно). Введенский не уступает ему, Хармс, я думаю, тоже. Олейников, хотя он меньше успел сделать, тоже замечательное литературное явление.

Конечно, ОБЭРИУ – самые прямые наследники и ученики Хлебникова, но не только. Искусство…

Не знаю, не знаю, было ли хуже в 1953 году. Ресентимент образца 1953 года был не так силен или силен, но не у всех. У Леонова был силен, например. А вот, скажем, у Некрасова,— нет. Свежа была память о войне, понимаете? Война была недавно, поэтому паразитировать на этой теме, играть на чувствах фронтовиков, видеть в войне высшую точку истории никто не мог. Потом все-таки интеллектуальный уровень аудитории был другой, состав аудитории был другой.

Я, кстати, как-то говорил об этом с Рене Герра — человеком, который уж конечно без восторга относится к сталинизму. Но он совершенно верно заметил, что, по крайней мере, тогдашние люди еще хранили в себе какое-то наследие дореволюционной России. Как…

Это очень объяснимо. У Заболоцкого вообще было чувство непосредственной, прирожденной связи времен. Он все время искал мысли о бессмертии, искал его доказательства. Для метафизика, для такой натурфилософской лирики это совершенно естественная тема. Заболоцкий не принимал смерть, не понимал ее. Он говорил, что природа не может бесконечно лепить черновики, не может бросать в корзину бесчисленные полчища людей: люди должны где-то оставаться. И для него смерть – это не присоединение к большинству, а присоединение к какой-то электрической цепи, к какой-то цепи наследственных (или иных каких-то) связей. Человек не изолирован – ни в истории, ни в географии. Человек живет не в своем…

Для меня это не самое любимое стихотворение Заболоцкого. Оно мне кажется, что ли, слишком очевидным по мысли. Как ведь было с Заболоцким? Его стих имел футуристическую возгонку – он прошел через Хлебникова, прошел через обэриутов. А отсюда – некий налет сюрреализма в его стихах: например, «сосны стоят среди скопища душ», вот эти их кроны. Или вот тот же «Лебедь…» – «животное, полное грез». Сказано просто, но при этом с некоторым остранением, по-детски, даже где-то инфантильно. 

Самые простые мысли:

Человеческой силе

Не положен предел:

Он, и стоя в могиле,

Сделал то, что хотел, – 

приобретают при…

Предшественники  – Державин и Хлебников, более очевидные. Но я думаю, что истоки интонации Заболоцкого можно поискать и поближе. Например, Фет: «Учись у них – у дуба, у березы…». Это стихотворение  легко принять за Заболоцкого. Наверное, и Тютчев, хотя мне-то как раз кажется, что Заболоцкий – поэт более ровный. У Тютчева есть как и безусловные шедевры, так и безусловные провалы. А у Фета, скажем, или у Заболоцкого, провалов нет.

Наверное, потому что идеология никак не сказывалась на их литературных занятиях. Фет всю свою идеологическую составляющую направлял в прозу, в очерки, в воспоминания. В текстах это не сказывалось. У Тютчева не сказывалось.

Ну вот, любимое…

Я не знаю, понимаете, с высот Заболоцкого, бесспорного гения русской поэзии, Гроссман, который тогда еще не написал, не закончил «Жизнь и судьбу», был обычным советским писателем. Конечно, уже первый том дилогии, – это литература на голову выше всего того, что написано было тогда о Великой Отечественной войне. У меня к Гроссману могут быть какие-то свои претензии. Я никогда не соглашусь, что это «соцреализм с человеческим лицом». Конечно, Гроссман мыслитель. Может, он больше публицист, но он мыслитель. В его романе есть замечательные мысли и образные замечательные. Конечно, Крымов – не тот герой, который нравится ему самому и ему самому интересен, но Штрум – это могучий автопортрет,…