Как вы относитесь к личности Гейдара Джемаля? Что думаете о его философии?

Да его, я думаю, опровергать не надо. Все-таки Ницше работает на довольно тонкой грани между искусством и философией, между наукой и эстетикой, поэтому не думаю, что стоит с ним уж так полемизировать. Ницше описывает определенное состояние, пограничное состояние культуры. Витгенштейн, который тоже писал афоризмами (во всяком случае, в «Логико-философском трактате») в предисловии честно предупредил: «Эта книга понятна будет тому, кто уже думал в этом направлении». И я, в общем, совершенно солидарен с такой позицией. В принципе, это можно было написать на всех книжных обложках.

Мы напрасно думаем, что великая книга предназначена так уж всем. Она предназначена или тем, кто…

Нет, вы насчёт Южного полушария не торопитесь. Всё-таки Израиль — это Северное полушарие, а оно, так сказать, до экватора, но дело не в этом. Насчёт «северного неба» я понимаю — вы имеете в виду просто географически то, что мы севернее, холоднее, холод такой. Да, у Бажова действительно описано, что именно в церкви подаренье Хозяйки Медной горы, малахитовая шкатулка, «тяжелели серьги, синели пальцы, браслеты наливались тяжестью».

Но потом, какая штука? Христианство не было органично для советской власти, а тексты Бажова — это произведения глубоко советские и написаны для того, чтобы легитимизировать, придать корни советской власти. Сталин… Ведь это, понимаете, миф, что он…

Сложно отношусь. Понимаете, я ко всему Южинскому кружку отношусь очень сложно. Мамлеев и тот, при всем его таланте, не вызывает у меня однозначного восторга, он все-таки создал духовную среду, которая могла привести как к духовным прозрениям, так и к духовным падениям. Все опасно, нет безопасных идей. Но эта среда была подпольной в «достоевском» смысле и такой довольно сектантской.

Головин как поэт представляется мне талантливым, но не более. И даже талантливым весьма средне на фоне многих авторов его поколения, но его образ жизни, эксперименты, его поиски всякого рода оккультных знаний вообще не вызывают у меня никакого интереса и сочувствия. Мне все это кажется каким-то…

Насчет неоромантиков не знаю, и, главное, мне кажется, что сам термин «неоромантизм», он не вполне корректен. Если уж на то пошло, то неоромантизм — это фашизм, а может быть, экспрессионизм. Ну в общем, кто такие неоромантики, сказать трудно. Это термин условный. А влияние Ницше на мировую литературу, как и влияние всякой философии, было не идеологическим, а, как ни странно, формальным — чисто литературным, довольно поверхностным. Но именно Ницше ввел в моду фрагментарность и афоризм. До него так не писали. Я не думаю, что учение Ницше, которое, вдобавок, ещё очень сложно и легко трактуется взаимоисключающим образом, ну оно слишком размыто, чтобы быть строгой наукой. Оно может повлиять именно и…

Вот что касается фэнтези. Понимаете, какую-то великую роль этого жанра, не столь мною любимого, я осознал в середине 90-х, когда наш собеседниковский Руслан Козлов дал почитать свой роман «Остров Буян». Я от кого угодно мог ожидать такой роман, но Козлов – известный политический журналист, он редактировал «Смену» ленинградскую, он автор первой публикации о «Митьках», он и открыл их как течение. Он был автором первого ответа Нине Андреевой на «Не могу поступиться принципами». Когда все замерли, думая, что это произошел поворот в правительстве, а вот Козлов взял и написал очень резкую и язвительную статью «Не могу молчать».

Я знал его как очень сильного публициста. Он замечательно писал,…

Я высоко, положительно оцениваю эту пьесу. Я читал мнения многих фанатов. В «Новой газете» в понедельник у меня выйдет большой разбор этого произведения, я постарался без спойлеров. Мне там два момента особенно понравились. Понравилось, что главная злодейка — всё-таки женщина. Этого со времён Миледи не было. Не сочтите это за спойлер, это для меня важно. Ну и потом, какие спойлеры? Всё это давно напечатано в Сети.

Что касается второго важного для меня открытия. Там потрясающе дана тема родительского бессилия, когда ты понимаешь, что ты хочешь мальчика своего или девочку защитить от боли, а Дамблдор с портрета отвечает: «Боль должна прийти. И она придёт». И тогда почти буквально…

Ребята, я не вижу принципиальной разницы. Я с детьми говорю так, как со взрослыми. Вот как раз сегодня студенты – и меня это очень тронуло – пришли на встречу с русским лектором, и один мне прямо сказал: «Я впервые после ваших семинаров почувствовал ужас ответственности, взрослый ужас жизни». Я этого совсем не хотел, но в каком-то смысле, наверное, и хотел.

Я не вижу разницы между студентом и профессором, а может быть, студент еще и лучше. Я не льщу молодым, не пытаюсь к ним подольститься. Слава богу, у нас неплохие отношения. Я не вижу принципиальной разницы между взрослыми и детьми. Я со своим сыном Андреем всегда говорил как со взрослым. Может быть, иногда слишком жестко. И с Шервудом та же…

Во-первых, они хорошо написаны, быстрое действие... Во-вторых... Это хороший вопрос, я сам не знаю, я даже Харлану Кобену не мог объяснить, чем меня цепляют его романы, он тоже очень удивился. Меня цепляет то, что стартовая ситуация большинства его романов (сейчас вышел новый, который называется «Дураков нет») – это или внезапное исчезновение персонажа, или его внезапное появление. Ребенок внезапно появляется на стоянке парковки, а где он был, куда его родители делись, – не понятно.

Меня вообще цепляют истории с тайнами, но, если говорить серьезно, одна из самых больших тайн, это как цветение в разные сроки, такой приспособлительный механизм растения... Люди исчезают из поля зрения…

Поскольку у меня сегодня поменьше времени на Алексея Толстого (он сегодня тема лекции), я начну о нем говорить заранее. Алексей Н. Толстой свой пиковый писательский период переживал в 20-е годы, более того, в их первой половине, когда он попал под эпоху, соответствующую его темпераменту. Разговоры о том, что ему соответствовал здравый, простой, народный реализм и что он как бы отстаивал норму среди перверсий Серебряного века, – он, может быть, норму эту любил, но сам ее не выражал отнюдь. Чувство, что он возрождал традиционный реализм среди «Подземной клюквы» (как называлась у него «Бродячая собака» в «Егоре Обозове»)… Понимаете, Егор Обозов не зря был влюблен в роковую женщину Серебряного века,…

Два, «В том доме было очень страшно жить» (вторая элегия)... И, по-моему, она шестая или седьмая элегия:

Меня, как реку,

Суровая эпоха повернула.

Мне подменили жизнь. В другое русло,

Мимо другого потекла она,

И я своих не знаю берегов.

Особенно мне нравится вот этот ритмический сбой.

И сколько я стихов не написала,

И тайный хор их бродит вкруг меня

И, может быть, еще когда-нибудь

Меня задушит...